Оля Цибульская — одна из самых узнаваемых украинских артисток — сегодня говорит не хитами, а честностью. Она позволяет себе злость, слабость, молчание. И в этом — её сила.
«Я больше не выбираю, кем быть. Я просто есть», — говорит Оля. И это уже не про сцену. Это — про человека, который перестал притворяться и, наконец, позволил себе жить.
Мы встретились, чтобы поговорить о женской «ненормальности», которая на самом деле оказывается формой свободы. О роли, из которой она вышла. О любви, которая не обязана спасать. И о голосе — том, что звучит не только со сцены, но и изнутри. Мы говорим о внутренних потерях и личных победах. О материнстве без фильтров, о женщине, которая может уйти, даже если ещё любит. И о мечте, которой нужно немного тишины, чтобы прорасти.
Оля Цибульская с мужем Сергеем и сыном Нестором на digital-обложке Viva!
— Что для вас значит быть «ненормальной»? Это вызов обществу или акт принятия себя?
Быть ненормальной — это как идти в платье с открытой спиной в стране, где женщинам до сих пор советуют: «Терпи и не высовывайся». Это не бунт. Это — дыхание. Потому что, когда живёшь правильно слишком долго, начинаешь тихо умирать.
— Ваше творчество часто балансирует между иронией и глубиной. Какая эмоция преобладала, когда вы записывали «Ненормальную»?
Злость. Но не истеричная, а та, что приходит после долгого молчания. Ирония — как бронежилет. Глубина — как обнажённое сердце. В «Ненормальной» я перестала выбирать. Просто была собой.
— Когда вы в последний раз чувствовали себя абсолютно слабой? И позволили ли себе это?
Вчера. Когда сын обнял и сказал: «Мама, ты сегодня какая-то пустая». И я не стала играть супергероиню. Просто легла рядом и сказала: «Я сегодня — не молния. Я — облачко».
— Какая ненормальность в вас стала вашей суперсилой?
Говорить вслух то, что другие шепчут на кухне. Меня не раз просили быть тише. Я научилась звучать ещё громче — но с улыбкой.
— Есть ли в вас ещё та девочка, которая верила, что любовь — это когда тебя принимают любой?
Есть. Но теперь она знает: принять себя — это первое. Потому что если ты себя не любишь, чего ты ждёшь от другого? Лотерею?
— Какой вы боялись быть, но стали?
Женщиной, которая может уйти, даже если ещё любит. Это — высшая зрелость: выбрать себя, а не роль в чужом сериале.
— Что бы вы сказали той Оле, которая только начинала карьеру? Она бы поверила в ту, кем вы стали?
Я бы сказала ей: «Твои слёзы — не слабость, а соль, которая сделает тебя человеком со вкусом». А она бы ответила: «Я знала, что ты выживешь. И споёшь».
— В чём сегодня заключается ваша личная свобода — как женщины, как артистки и как человека?
В праве сказать «нет» без извинений. И в праве сказать «да», даже если это «не по возрасту», «не по статусу» и «не по канонам».
— Каким вы видите своего сына в будущем и что из своего опыта хотите ему передать?
Я вижу его свободным. Не от меня — от страха быть не таким, как все. И очень хочу, чтобы он научился быть собой раньше, чем я — без ролей, без доказательств, без «надо». Просто быть.
— Легко ли быть мамой, женой и артисткой одновременно? Как вы балансируете между этими ролями?
Это не баланс. Это цирк на проволоке без страховки. Иногда я забываю, как меня зовут, но точно помню, кому надо дать тепло. Баланса нет — есть любовь и желание не потерять себя среди обедов, сцен и объятий.
— Изменилось ли ваше представление о любви с годами? Какую главную истину о отношениях вы поняли?
Любовь — это не когда тебя спасают. А когда тебя видят, даже если ты без макияжа, без настроения и без ответов. Истина? Любовь — это когда после ссоры ты не идёшь доказывать правоту, а ставишь чайник.
— Мы часто строим планы, а жизнь их корректирует. Чему вас научили последние несколько лет?
Что план — это ориентир, но не спасательный круг. И что самое важное — не знать наперёд, а иметь в себе силу не сломаться, когда снова придётся строить из обломков.
— Есть ли у вас мечта, о которой пока никто не знает, даже самые близкие?
Есть. Но если я её скажу — она станет планом. А мечтам нужна тишина, чтобы прорасти.
— Когда вы в последний раз чувствовали себя не Олей Цибульской, а просто девушкой, уставшей быть сильной?
Сегодня утром. Когда никто не писал, не звал, не ждал. И я не спешила это исправлять.
— Был ли момент, когда вы не узнавали себя в зеркале? И как возвращались к себе настоящей?
Был. Когда глаза были накрашены, а взгляд — пустой. Я возвращаюсь через прикосновение. К коже, к ребёнку, к песне. И через тишину. В ней у меня ещё есть шанс услышать себя.
— Что вы прячете за улыбкой, когда на сцене всё блестит, а внутри — шторм?
То же, что и все женщины: боль, которую не хочется навязывать, разочарование, которое уже не болит, и надежду, что это выступление не заменит настоящего тепла, но хотя бы согреет.
— Вы боитесь одиночества?
Одиночества — нет. Я научилась быть с собой.
— А тишины?
А вот тишины — иногда. Потому что в ней голос совести звучит громче. И не всегда хочется слышать, что пора что-то менять.
— Что вам пришлось потерять, чтобы стать той, кого видят миллионы?
Иллюзию, что всем понравлюсь. И ещё — часть себя, которая хотела, чтобы её любили даже те, кто её не видел. Но вместо этого я нашла другое — людей, которые выбирают меня настоящую.
— Каким было ваше самое тяжёлое разговор с собой? И был ли он честным?
Он был без слов. Когда лежишь в ванне, и течёт не только вода. Тогда внутри звучит одно: «А ты правда счастлива?». И ты должна ответить себе, а не аудитории.
— Что вы никогда не скажете в интервью, но, возможно, могли бы сказать сейчас?
Что иногда мне страшно быть женщиной в этом мире. И я устала быть сильной, сексуальной, остроумной, энергетической батарейкой. Я просто хочу быть. И чтобы этого было достаточно.
— Какой самый большой компромисс вы сделали в жизни, и стоил ли он того?
Я согласилась быть удобной, чтобы сохранить отношения. Это был обмен свободы на спокойствие. Но спокойствие оказалось чужим. Не стоило. Но я благодарна себе, что вышла из этого бартерного соглашения — и больше не сдаю себя в аренду.
Фото: Анита Лозинская, Наталья Струтинская
